заибись. Белые ночи. Отдел.

Вот, читаем дальше) сюда

Жили мы дружно и весело. Переводчиков в отделе добычи было четверо плюс Марина. Она была на особом положении – любовницы президента компании. На работе мы видели её редко, потому что престарелый топ-менеджер не отпускал свою подружку ни на шаг, что не могло нас расстраивать по причине скверности её характера и желания играть роль полноценной первой дамы в компании. Американцы её не любили, статус придуманный Маринкин не признавали, всячески пытаясь понизить её самооценку как переводчицы. Эпизодически она отрывалась на коллегах, конфликтуя с ними по разным бабским предлогам, потом шептала, что-то своему Дику, а он увольнял провинившихся. И американцы, и русские мужчины сильно недолюбливали Маринку, несмотря на её маниакальное нимфоманство и своё собственное командировочное воздержание. Может быть это было следствием моего юного возраста, но я тоже не находил в себе сил симпатизировать Маринке хотя бы из вежливости. Были даже случаи, когда некоторым из нас приходилось играть в прятки и не выходить из гостиничного номера, пока конопатая Маринка не переключалась на другую жертву. Был забавный вечер, когда она обхитрила меня, подкараулив у двери. Я выходил, а она ворвалась ко мне, вся такая неприятно тревожная и решительная. Я очень тактично усадил её в кресло, потом уложил в постель и побежал «к знакомому в номер за шампанским». Дверь я запер, переночевал у знакомых ребят. Были предложения позвать в мой номер Дика, но мы сочли их не джентльменскими. Утром похотливая пленница была выпущена на свободу. По всей видимости, это был хороший урок для Маринки и результат для меня: она больше не приставала ко мне и моим друзьям, и меня не уволили.

Ещё в нашем переводческом коллективе была одна девушка Таня. Большая, рыжая и очень профессиональная, ценная для американцев и нас. Таня была образцом служения Западу, до тех пор, пока не переспала с толстым геофизиком из Арканзаса. Она пришла утром на работу с выражением позора и стыда на раскрасневшемся лице. Таня долго отмалчивалась, не отвечала на мои «Как дела?» и «Как будет по-английски…» , потом позвала «покурить» и сообщила, что, ездила с арканзасцем по буровым, потом он пригласил её на ужин, потом в номер смотреть видео, там пили виски и случился секс. Таня рассказывала мне эту историю, внимательно изучая реакцию на моём непроницаемом лице. Она хотела понять, как ей относиться к тому, что с ней произошло той ночью. Я слушал внимательно и сочувственно, почти не перебивая. Она закончила рассказ, наступила пауза. Таня курила и нервничала. Я чувствовал, что для неё важно, что я скажу. «Ну, молодец»,- сказал я. «Что!!! Ты что издеваешься»,- закричала Таня. «Почему издеваюсь? Чего ты так переживаешь?», — успокаивал я. «Я не знаю», — Таня была готова заплакать. «Ну что ты расстраиваешься? Он тебя обижал?» — «Нет» — «Тебе понравилось» — «Ну, скорее да», — сказала Таня с кокетливой грустью. «Ну и всё, чего ты волнуешься?», — мне хотелось скорее завершить этот сеанс психотерапии. «А вдруг все подумают, что я такая доступная, easy», — и это она сказала очень серьёзно. Ой, блин, подумал я. Доступная ты наша. Да тебе, Танечка, ещё пахать и пахать, чтобы в этих краях, где на трёх нормальных женщин приходится один непьющий мужик, подумали, что ты доступная. «Да ты не переживай, Тань, никто так не подумает. Все тебя знают как грамотную переводчицу, даже, если кто-то догадывается, что у тебя с этим геофизиком что-то было, ничего это не значит. Никто не изменит мнение о тебе в худшую сторону», — подвёл итог беседы я. Таня вытерла сопли и слёзы, затушила сигарету и сказала: «Спасибо, Илюха, выручил. А то мне как-то не по себе было». И мы пошли работать в нашу огромную комнату, где было особенно людно в этот утренний час, когда проходил самоуправляемый американцами и нами развод на работы. Кто-то собирался на буровые, кто-то готовился к переговорам. Мы с Таней вошли в этот зал. Кто-то обратил внимания на её отмоченное слезами лицо и спросил: «Тань, у тебя всё нормально? Илюх, что с Таней». Таня несвойственным ей грохочущим голосом сообщила: «У меня всё отлично, я не выспалась, но хочу всем сообщить, что доступ к телу завершён». Все вопросительно уставились на меня, надеясь разглядеть знак или услышать комментарий, но я лишь пожал плечами. А что Таня? Что-то с ней случилось после этого незапланированного секса с американским геофизиком. Она говорила только об этом со всеми. Работать перестала, приходила в офис, мечтала, на буровые ездить не хотела, письменные переводы не брала. «Ты влюбилась?»,- спросил я. «Нет»-, ответила Таня и уехала не следующий день домой. Больше я её не встречал.

Американцев в и вокруг нашего отдела добычи было очень много. Были те, кто работал в нём постоянно, человек десять, и неиссякаемый поток подрядчиков. Начальником отдела был Том, очень спокойный и даже чересчур тихий для своей должности, окружённой матерящимися бурилами, человек. Том много работал, мало пил, никогда не ругался. Порочила этого почти безупречного англосакса только связь с уборщицей Анной Николаевной. Она была простой женщиной, видимо, это притягивало Тома к этой добродушной, беззубой, немолодой барышне с торчащими в разные стороны крашеными волосами. Могу предположить, что Том чувствовал себя настоящим мужчиной рядом с этой кроткой женщиной. Не надо было спрашивать у неё: «Ты действительно хочешь, чтобы я тебя обнял? Поцеловал? И т.д.», требуя отвечать «да» громко, желательно так, чтобы слышали свидетели, боясь обвинений в харасменте. Анна Николаевна была удобна Тому ещё и тем, что не выучила ни слова по-английски. Я не знаю, каким образом они понимали друг друга, коротая сибирские вечера, но иногда я использовался для лучшего уразумения между Томом и уборщицей. Она часто приходила ко мне с записками, которые просила перевести на английский, а потом сама вручала Тому. Доверяла она мне, видимо потому, что я, в отличие от других переводчиков и прочего персонала, не относился с презрением и даже не поддерживал насмешек, по поводу этого романа. Обычно записки, были деловые и бытовые. Что-то вроде: «Нас пригласили вечером в гости, нужен подарок». Или: «Мне надо в субботу поехать в Нижневартовск».

Была одна особая записка, читая и переводя которую мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Я был очень занят в тот день, утром мы ездили с заместителем Тома на какой-то объект, потом в офисе я перебегал из переговорной в переговорную. Анна Николаевна ждала с утра. Была не её смена. Она пришла непривычно нарядная и смущённая, стояла в стороне, не пытаясь навязываться и обращаться с просьбой, отвлекая меня от дел, лишь взволнованным взглядом давая понять, что я ей нужен. Когда появилась минутка, я подошёл узнать, в чём дело. Она дала мне сложенный вдвое листок бумаги, тронула за локоть и сказала, глядя в глаза: «Переведи ему». Она так никогда не говорила. Всегда просто: «Можешь перевести?», но чтобы «..ему», такого не было. Я хотел при ней раскрыть листок и прочитать, но она повелительно направила меня в офис: «Иди, там напишешь». Анна Николаевна осталась ждать в коридоре. Я сел за стол, прочитал. Это был вопрос, вопрос Тому, вопрос самой себе, вопрос этой жизни, которая так странно, так иронично свела её, простую некрасивую неухоженную немолодую женщину с тихим интеллигентным американцем, совсем непохожим на её бывших пьющих и матерящихся мужиков. Она написала: «Том, почему у нас не всё как у людей?»

Почему? И что не так? И с бытиём каких людей Анна Николаевна сравнивала свою новою жизнь с Томом? Я не знаю. Я написал перевод её вопроса. Передал ей листок. Она радостно и благодарно улыбнулась и ушла. Больше я её не видел.

Все сплетничали о том, почему Том прекратил свой роман с уборщицей и уволил её из компании. Я молчал, думаю лишь о том, как можно было перевести вопрос Анны Николаевны на английский так, чтобы Том не испугался на него ответить.

Вот так мы работали и жили. Интересно, сыто, пьяно, тепло и весело. И ничто не предвещало перемен. А чернокожий Билл сидел за своим компьютеров в углу офиса. Чем занимался этот улыбчивый парень, мы не знали.